Сумерки — такое время суток,—
     краткая меж днем и ночью грань,
     маленький, но емкий промежуток,
     когда разум грустен, нежен, чуток
     и приходит тьма, куда ни глянь.

     Сумерки — такое время года,—
     дождь долдонит, радость замерла,
     и, как обнаженный нерв, природа
     жаждет белоснежного прихода,
     ждет, когда укроет все зима.

     Сумерки — такое время века,—
     неохота поднимать глаза...
     Там эпоха тащится калекой,
     человек боится человека
     и, что было можно, все нельзя.

     Сумерки — такое время жизни,
     что заемным греешься огнем,
     но добреешь к людям и Отчизне...
     При сплошной вокруг дороговизне
     сам ты дешевеешь с каждым днем.

     Сумерки -- такое время суток,
     между жизнью и кончиной грань,
     маленький, но емкий промежуток,
     когда взгляд размыт, печален, чуток
     и приходит тьма, куда ни глянь.

             * * *

    Ты укрой меня снегом, зима,—
     так о многом хочу позабыть я
     и отринуть работу ума...
     Умоляю тебя об укрытьи.

     Одолжи мне, зима, одолжи
     чистоты и отдохновенья,
     белоснежных снегов безо лжи...
     Я прошу тебя об одолженьи.

     Подари мне, зима, подари
     дней беззвучных, что светят неярко,
     полусон от зари до зари...
     Мне не надо богаче подарка.

     Поднеси мне, зима, поднеси
     отрешенности и смиренья,
     чтобы снес я, что трудно снести...
     Я прошу у тебя подношенья.

     Ты подай мне, зима, ты подай
     тишину и печаль состраданья
     к моим собственным прошлым годам...
     Я прошу у тебя подаянья.

            * * *

    У памяти моей дурное свойство,—
     любая пакость будет долго тлеть.
     Хочу прогнать больное беспокойство,
     но не могу себя преодолеть.

     Как в безразмерной камере храненья,
     в сознаньи — чемоданы и мешки,
     в которых накопились оскорбленья,
     обиды, униженья и щелчки.

     Не в силах изменить свою природу,
     я поименно помню всех врагов.
     Обиды-шрамы ноют в непогоду...
     К прощенью я, простите, не готов.

     В самом себе копаюсь я капризно,
     на свалке памяти я черт-те что храню...
     Обидчиков повычеркав из жизни,
     я их в воображеньи хороню.

     Быть может, признавать все это стыдно,
     и я раскрыл свой неприглядный вид.
     Но что же делать, если мне — обидно!..
     Мое сознанье — летопись обид!

     У памяти моей дурное свойство,—
     я помню то, что лучше позабыть.
     Хочу прогнать больное беспокойство,
     но не могу себя переломить.

            * * *

 

    

Жизнь скоро кончится… Меня не станет…
И я в природе вечной растворюсь.
Пока живут в тебе печаль и память,
я снова пред тобою появлюсь.

Воскресну для тебя, и не однажды:
водою, утоляющею жажду,
прохладным ветром в невозможный зной,
огнем камина ледяной зимой.

Возникну пред тобой неоднократно, —
закатным, легким, гаснущим лучом
иль стаей туч, бегущих в беспорядке,
лесным ручьем, журчащим ни о чем.

Поклонится с намеком и приветом
кровавая рябиновая гроздь,
луна с тобою поиграет светом
иль простучит по кровле теплый дождь.

Ночами бесконечными напомнит
листва, что смотрит в окна наших комнат…
Повалит наш любимый крупный снег —
ты мимолетно вспомнишь обо мне.

Потом я стану появляться реже,
скромнее надо быть, коль стал ничем.
Но вдруг любовь перед тобой забрезжит…
И тут уж я исчезну насовсем.

               * * *